Моби дик квикег – Краткое содержание «Моби Дика» Мелвилла

Эдвард Эдингер Юнгианский комментарий к повести Мэллвила «Моби Дик» Глава 4. Квикег – первобытная тень

Во второй главе, названной автором «Ковровый саквояж», Измаил прибывает в Нью-Бедфорд, и путешествие в бессознательное начинается. Что Мелвилл подразумевает под «ковровым саквояжем», раскрывается в письме Готорну, где Мелвилл пишет:

«…все люди, которые говорят “нет”, – загадка; они в счастливом состоянии разумной необременённости путешественников по Европе; они пересекают границы Вечности налегке, не имея ничего, кроме коврового саквояжа, то есть Эго».³⁷

По прибытии в Нью-Бедфорд Измаил сразу же сталкивается с образами тьмы и смерти. Была субботняя ночь декабря – самого тёмного месяца в году, когда само солнце кажется находящимся под угрозой смерти:

«…очень тёмная и мрачная ночь, морозная и неприютная…Что за унылые улицы! По обе стороны тянулись кварталы тьмы, в которых лишь кое-где мерцал свет свечи, словно несомой по чёрным лабиринтам гробницы». (Глава 2)

По ошибке Измаил попадает в негритянскую церковь:

«Что это? Заседание чёрного парламента в Тофете? …и проповедник держал речь о том, как черна тьма, в которой раздаются лишь вопли, стоны и скрежет зубовный». (Глава 2)

Тофет – долина к югу от Иерусалима, где детей сжигали в огне, принося жертву Молоху. Позже долина стала свалкой для трупов и всяческих отбросов, где всё это сжигалось. Огонь горел в долине непрестанно, и с тех пор Тофет стал символом Ада. Этот образ сигнализирует о том, что Измаил, подобно Данте, переживает спуск в Ад – в подсознательную область жгучих, мучительных подавленных страстей и желаний. Наконец, очутившись в гостинице «Китовый фонтан», где он решает остаться, Измаил, поддерживая своё мрачное настроение, размышляет над зловещим именем хозяина гостиницы – Питера Гроба. Этот акцент на черноте и смерти, характерный для ранней фазы спуска в бессознательное, соответствует первому этапу процесса алхимической трансформации, именуемому нигредо, или почернение. Относительно этой фазы Юнг говорит:

«Всегда были люди, неудовлетворённые доминантами сознательной жизни. Они отправлялись скрытыми и явными путями к уничтожению или спасению — чтобы отыскать прямое соприкосновение с вечными корнями и, следуя соблазнам беспокойной бессознательной психэ, очутиться в пустыне, где, подобно Иисусу, они выступают против сына тьмы… Поэтому один древний алхимик — а он был священником — молился: «Horridas nostrae mentis purga tenebras, accende lumen sensibust!» [Очисти страшную тьму нашего ума, пролей свет на наше сознание!] Автор этой сентенции должен был понимать опыт нигредо, первого этапа работы, который в алхимии ощущался как «меланхолия» и ныне соответствует столкновению с тенью в психотерапии».

38

Дальнейшие образы хаоса, смерти и разрушения поджидают нас в начале третьей главы. Измаил входит в «Китовый фонтан» и сразу сталкивается с тёмной, зловещей, загадочной картиной на стене. Эта картина отражает собственный внутренний мрак Измаила, куда он вглядывается. Она действует как своего рода чернильный тест Роршаха, вызывая бессознательные образы, что тревожат Измаила. Он спрашивает себя: что это такое? Это «завораживающий хаос» или, пожалуй, так:

«Это штормовая ночь на Чёрном море. — Противоестественная борьба четырёх стихий. — Ураган над вересковой пустошью. — Гиперборейская зима. — Начало ледохода на реке Времени». (Глава 3)

Наконец Измаил решает:

«Картина изображает китобойца, застигнутого свирепым ураганом у мыса Горн; океан безжалостно швыряет полузатопленное судно, и только три его голые мачты ещё поднимаются над водой; а сверху огромный разъярённый кит, вознамерившийся перепрыгнуть через корабль, запечатлён в тот страшный миг, когда он обрушивается прямо на мачты, словно на три огромных вертела». (Глава 3)

Это изображение предвещает исход плавания, которое он собирается начать.

Измаил находит жильё и узнаёт, что ему предстоит делить кровать с диким гарпунёром по имени Квикег. Таким образом, темнота, которая первоначально была расплывчатой и бесформенной, обретает форму, воплотившись как Квикег, как примитивная теневая фигура.

Тень является первой персонификацией, которая встречается при анализе бессознательного. Это полная противоположность сознательной личности, воплощающая характеристики, потенции и взгляды, которые были отброшены или подавлены эго. Кроме того, поскольку нет дифференциации между содержаниями бессознательного и всё сливается со всем остальным, тень при первой встрече, на начальных этапах анализа несёт в себе влияние всего бессознательного в целом. Только после встречи с сознательным эго тень начинает отделяться от других аспектов бессознательного и теряет свойство совокупности.

Квикег описан в третьей, четвёртой, десятой, одиннадцатой и двенадцатой главах. Измаил впервые встречает дикого гарпунёра в третьей главе и пугается его дикого внешнего вида, его странной татуированной кожи, его языческих религиозных ритуалов. Квикег являет противоположность цивилизованного христианского сознания Измаила. Характерно то, что Измаил ожидает атак со стороны Квикега. Эго обычно предполагает, что тень имеет враждебные намерения. Это проекция. Эго чувствует враждебность по отношению к тени и ожидает взаимной враждебности, которая, в данных обстоятельствах, вполне вероятна. Как правило, при столкновении с эго бессознательное демонстрирует то же лицо, что и эго показывает бессознательному. Измаил быстро приходит к этому пониманию:

«И с чего это я так расшумелся, сказал я себе, он такой же человек, как и я, и у него есть столько же оснований бояться меня, как у меня — бояться его». (Глава 3)

Разделив кровать с Квикегом, Измаил пробуждается следующим утром в тяжёлом объятии руки тёмного человека, руки, покрытой «нескончаемым критским лабиринтом узоров» (Глава 4). В дальнейшем эта же ассоциация с лабиринтом Минотавра в мифе о Тесее появляется в описании кита:

«По обе стороны от спинного хребта между рёбрами у него имеется целый критский лабиринт замысловато переплетённых, похожих на вермишель сосудов». (Глава 85)

Опять же, в произведении «Пьер» образ лабиринта соотносится с Изабель – тёмной фигурой анимы, объектом страстного увлечения, которая является для Пьера проводником в бессознательное, а бессознательное «как критский лабиринт, по которому нить твоей жизни ведёт тебя».³⁹

Лабиринт является символом бессознательного, в частности, символом его опасного аспекта, который угрожает путаницей и дезориентацией. Тесей посмел войти в лабиринт лишь будучи вооружённым ориентирующей нитью Ариадны. Ариадна – это анима; её нить – связующее звено между эго (Тесеем) и анимой, или тонким восприятием жизни. В критском лабиринте жил маскулинный монстр Минотавр, представляющий недифференцированные мужские инстинкты. Это миф о том, что осмелиться противостоять своей животной похоти и мощным позывам можно только держась при этом за путеводную нить человеческих чувств и привязанностей, которые дают ориентацию и предотвращают расчленение и растворение в хаосе инстинктивных побуждений. Квикег представляет тот лабиринт, но он также и Ариадна. Как мы увидим в скором времени, Квикег пробуждает в Измаиле способность к любви и человеческим чувствам, которые освобождают его и в конечном счёте спасают в катастрофе на китобойце.

Так что, примитивный Квикег – это тень Измаила; но это больше, чем личная тень. Здесь корни уходят глубоко. Квикег является частью первозданной природы, олицетворением первобытности, неотделимости человека от самой природы. Тесные, действительно неразлучные отношения быстро развиваются между Измаилом и Квикегом. Это тема первобытного брата или друга, партнёра, столь необходимого герою, собрата, обеспечивающего герою определённый баланс. Например, в эпосе о Гильгамеше тёмный брат Энкиду помогает главному герою преодолеть космического быка.

На цельность фигуры Квикега указывает тот факт, что на теле у дикаря имеются чёрные татуировки в виде квадратов, а также то, что у него есть знак мальтийского креста. Многие другие описательные пассажи о Квикеге также намекают на целостность: он был «некий величественный столп» и выглядел как человек, «который никогда не раболепствовал и никогда не одолжался». Его самообладание описывается в прекрасном пассаже:

«…дикари — странные существа, подчас и не знаешь толком, как к ним относиться. Поначалу они нам внушают благоговение, их спокойная простота и невозмутимость кажутся мудростью Сократа… Я, кстати, заметил, что Квикег почти не общался с другими моряками в гостинице. Он не делал никаких попыток к сближению, словно не имел ни малейшего желания расширить круг знакомств. Все это показалось мне в высшей степени необычайным; однако, поразмыслив немного, я понял, что в этом было даже какое-то духовное превосходство. Передо мной сидел человек, заброшенный за тысячи миль от родного дома, проделавший долгий путь вокруг мыса Горн — потому что другого пути оттуда нет, — один среди людей, столь чуждых ему, точно он очутился на Юпитере; и тем не менее он держится совершенно непринужденно, сохраняя полнейшее хладнокровие, довольствуясь собственным обществом и всегда оставаясь самим собой». (Глава 10)

Природное достоинство и невозмутимость – это следствия контакта с подлинной целостностью психики. Ещё одним свидетельством цельности, которую выражает фигура Квикега, является тот целительный эффект, что Квикег оказывает на Измаила. «Целый» и «исцелить» – однокоренные слова, и исцелить означает сделать целым. Измаил убеждается в этом на опыте. Он говорит:

«…странные чувства стали зарождаться в моей душе. Что-то во мне растаяло. Я почувствовал, что мое ожесточённое сердце и яростная рука уж больше не ведут войну против здешнего волчьего мира. Его искупителем стал этот умиротворяющий дикарь». (Глава 10)

Измаил из своего первоначального состояния отчуждённости был высвобожден этим столкновением с Квикегом, который являет собой комбинацию тени и Самости. «Таяние» в Измаиле показывает, что воссоединение с Самостью сопровождается пробуждением способности любить. Однако, это исцеление Измаила – процесс частичный; умопомешательство капитана Ахава ещё впереди…

Информация, которую Мелвилл даёт о жизни Квикега, является значимой. Квикег был туземцем с дикого острова, сыном тамошнего вождя, отчаянно желавшим посмотреть цивилизацию. Он прокрался на борт заезжего китобойца и:

«…плашмя растянувшись во всю длину на палубе, вцепился обеими руками в кольцо рыма, поклявшись, что не разожмёт рук, даже если его станут рубить на куски. Напрасно капитан угрожал вышвырнуть его за борт, напрасно замахивался топором над его обнажёнными запястьями — Квикег был царский сын, и Квикег остался твёрд. Наконец, потрясённый его отчаянным бесстрашием и столь горячим желанием посетить христианский мир, капитан сменил гнев на милость и сказал Квикегу, что тот может оставаться и устраиваться, как ему будет удобнее». (Глава 12)

Его острая потребность установить контакт с цивилизацией имеет важное значение. Она представляет собой стремление тени к сознанию. Героические усилия Квикега пойти в море и узнать о цивилизации белого человека – это движение бессознательного в ответ на депрессивный эскапизм, тянущий Измаила в море. Как если бы эго и тень бежали навстречу друг другу из своих противоположных позиций. Измаил покидает свою бесплодную жизнь на земле, а Квикег покидает свой первобытный, бессознательный островной рай – оба в поисках друг друга.

Стремление тени попасть в сознание является общей темой в психотерапии. Это часто выражается появлением в сновидениях примитивных, грубых и неотёсанных фигур, которые пытаются проникнуть в дом. Такие сны, как и стремление Квикега посетить цивилизацию, сигнализируют о желании тени стать соучастником и реализовать себя в сознании. Тень несёт аспекты личности, отброшенные эго потому, что они портят идеальную самооценку. Тень, таким образом, получает клеймо худшего и неприемлемого. В определённый момент развития психологический рост стопорится и не может продолжаться до тех пор, пока эта позиция не изменится, и тень не попадёт в сознание. Квикег должен оставить свой бессознательный райский остров и быть принятым на сознательном уровне, а способности, которые он собой олицетворяет, должны быть реализованы в настоящей жизни.

Это отнюдь не легко – принять тень. Как правило, это подразумевает смелость встретиться лицом к лицу со своими самыми серьёзными недостатками и страхами. Считается, что принятие слабости даёт ей шанс реализоваться никак иначе, кроме как негативно. Эго действует из ложного предположения, что оно может решать, каким аспектам психики дозволить существование. Принятие слабости приравнивается к попустительству ей. То есть, эго действует как судья, который оправдывает или осуждает различные аспекты личности. Это репрессивное отношение, разбивающее первоначальную целостность психики и создающее тень. Но для взрослого человека психика во всём многообразии своих аспектов – фактическая данность. Она существует и имеет свои содержания, и сознательное принятие или неприятие этих содержаний – это в значительной степени вопрос пользы для индивидуума, вопрос его выбора быть сознательным, а не бессознательным в своей собственной реальности.

После преодоления своего первоначального ужаса от мысли о необходимости спать рядом с дикарём, в последующем Измаил видит Квикега в основном в позитивном ракурсе. Это обычный эффект принятия тени: она поворачивается своей положительной стороной, по крайней мере, частично. Кроме того, Измаил представляет собой эго, которое остро осознаёт собственные недостатки. В таком случае значительная часть потенциальной силы личности погружается в бессознательное, где эта сила вбирается тенью, делая теневую фигуру более позитивной. Тогда мы говорим о положительной тени. Квикег и есть такая положительная тень, средоточие важных сил и активов, ещё не реализованных сознанием. Этот положительный персонаж, в частности, очевидным образом воплощает известные атрибуты маскулинности. В отличие от Измаила, который капризен, депрессивен и подвержен регрессивным тенденциям, Квикег полон сил, достоинства и целеустремлённости; гарпунёр, собственный гарпун которого постоянно с ним: «Это колючее орудие у него взамен скипетра». (Глава 12)

Гарпун – вариант копья – принадлежит целому ряду объектов, символизирующих мужское либидо, как то: луч, стрела, фаллос, жезл, факел и т.д. Все эти образы соотносятся с маскулинным принципом, который на инстинктивном уровне проявляется через агрессию и силовое самоутверждение, а на психологическом уровне выражается в инициативности, дисциплинированной целеустремлённости, проницательности, рациональности и креативной силе Логоса. Фигура Квикега несёт эти черты в примитивной, недифференцированной форме.

Отношения между Измаилом и Квикегом открывают слабое место в личности Мелвилла, а именно: маскулинные психические функции писателя были ещё в значительной степени бессознательны. Некоторые комментаторы Мелвилла отметили латентную гомосексуальную предрасположенность в почти эротическом описании Измаила и Квикега как слаженной, любящей пары, почти семейной четы. В другом сочинении Мелвилла мы также находим сильно эмоциональные отношения между мужчинами.

Я сомневаюсь, что здесь имеет место проблема гомосексуализма. Бывают такие обстоятельства, которые вызывают интенсивные эмоциональные отношения между мужчинами, когда они, в отсутствие женщин, группируются для решения общих задач, для преодоления общих опасностей: например, в море или в армии. Такая дружба, как правило, выражает потребность в поддержке или консолидации при слабой связи с мужским началом. Если отношения с отцом были неполноценны, бессознательное, проецируя нереализованную маскулинность на друга и сплачивая с ним, предполагает таким образом восстановить отсутствующее психическое содержание.

Эти соображения имеют отношение и к психологии Мелвилла. Достаточно вспомнить его пылкий ответ Готорну. Мелвилл был отрезан от полноценно функционирующей мужской рациональности, что проявляется в следующих замечаниях его письма, которое он написал Готорну:

«Я выступаю за сердце. К чертям собачьим голову! Я предпочитаю быть дураком с сердцем, чем олимпийским Юпитером с его головой. Причина для массы людей бояться Бога – и в глубине души не любить Его – в том, что они скорее не доверяют Его сердцу и воображают Его мозг как часы».⁴⁰

Здесь Мелвилл выражает сознательную преданность дионисийскому аспекту жизни и обесценивает его уравновешивающую противоположность – аполлоническое. Дифференцирующие, структурирующие, проясняющие функции мужского начала слабо развиты в нём. Это недостаток Мелвилла. И этому недостатку следует приписать особую дикую непредсказуемость в сочинениях Мелвилла, где автора то и дело шатает между блестящими поэтическими образами и банальной сентиментальностью. Гарпун Квикега символизирует эту недостающую рациональность.

Но Квикег – это больше, чем просто фигура в индивидуальной психике Мелвилла. Он олицетворяет коллективную тень человека девятнадцатого века, аспект коллективной психики, который только сейчас, спустя сто лет, начинает появляться в сознании. Квикег, будучи естественным язычником, чья культура и психическая целостность были уничтожены самодовольными христианскими миссионерами (о которых Мелвилл делает некоторые едкие замечания в своих ранних работах), является тенью и врагом коллективных канонов религиозной ортодоксии девятнадцатого века. Измаил столкнулся с этим фактом, когда спросил Квикега об участии в его религиозной идолопоклоннической церемонии. Он размышляет об этом в следующем отрывке:

«Я честный христианин, рождённый и воспитанный в лоне непогрешимой пресвитерианской церкви. Как же могу я присоединиться к этому дикому идолопоклоннику и вместе с ним поклоняться какой-то деревяшке? Но что значит — поклоняться? Уж не думаешь ли ты, Измаил, что великодушный бог небес и земли — а стало быть, и язычников и всего прочего — будет ревновать к ничтожному обрубку чёрного дерева? Быть того не может! Но что значит поклоняться богу? Исполнять его волю, так ведь? А в чём состоит воля божья? В том, чтобы я поступал по отношению к ближнему так, как мне бы хотелось, чтобы он поступал по отношению ко мне — вот в чём состоит воля божья. Квикег — мой ближний. Чего бы я хотел от этого самого Квикега? Ну конечно же, я хотел бы, чтобы он принял мою пресвитерианскую форму поклонения богу.

Следовательно, я тогда должен принять его форму, я должен стать идолопоклонником. Поэтому я поджёг стружки, помог установить бедного безобидного идола, вместе с Квикегом угощал его горелым сухарём, отвесил ему два или три поклона, поцеловал его в нос, и только после всего этого мы разделись и улеглись в постель, каждый в мире со своей совестью и со всем светом. Но перед тем как уснуть, мы ещё немного побеседовали. (Глава 10)

Уважение Измаила к первобытному благочестию Квикега стало бы анафемой для ортодоксального христианина девятнадцатого века. Ведь таким образом он допускает, что христианский миф – не единственный, не величайший и не финальный. Для индивидуумов же двадцатого века, которые легко утрачивают чувство трансперсонального смысла, христианского или любого иного, подобное признание не является проблемой. Фактически, раздробленность доминирующего коллективного мифа заставляет нас проникать в глубины первобытной психики в поисках источника утраченного религиозного мироощущения.

Тем не менее, Измаил превращается в язычника подозрительно быстро. С поразительной лёгкостью он отворачивается от всего иудеохристианского наследия, и, следуя своим собственным индивидуальным размышлениям, которые идут вразрез с многовековой традицией, он оказывается идолопоклонником. В этот момент открывается дверь для Ахава, другого идолопоклонника. Все судьбоносные события, которые Измаил претерпевает в своём путешествии, суть неизбежные последствия этого инициатического акта. Мы должны помнить о небрежном, легкомысленном отношении, с которым Измаил решил выйти в море. Перед нами человек, который смог сказать: «Я выступаю за сердце. К чертям собачьим голову!» Это не осознанный диалог с бессознательным, а скорее капитуляция перед ним. Это также ещё и предзнаменование того, что предстоящее плавание будет опасным.

Встреча Измаила с Квикегом, имеющая неизбежные, роковые последствия, отмечена детскими воспоминаниями, которые Измаил ассоциирует с Квикегом. Первую же ночь они проводят в одной кровати, Измаил просыпается и обнаруживает себя в объятиях Квикега, и эти странные ощущения заставляют его вспомнить детское переживание:

«Помню, когда я был ребёнком, со мной однажды произошло нечто подобное — что это было, грёза или реальность, я так никогда и не смог выяснить. А произошло со мною вот что.

Я напроказничал как-то — кажется, попробовал пролезть на крышу по каминной трубе, в подражание маленькому трубочисту, виденному мною за несколько дней до этого, а моя мачеха, которая по всякому поводу постоянно порола меня и отправляла спать без ужина, мачеха вытащила меня из дымохода за ноги и отослала спать, хотя было только два часа пополудни 21-го июня, самого длинного дня в нашем полушарии. Это было ужасно. Но ничего нельзя было поделать, и я поднялся по лестнице на третий этаж в свою каморку, разделся по возможности медленнее, чтобы убить время, и с горьким вздохом забрался под одеяло.

Я лежал, в унынии высчитывая, что ещё целых шестнадцать часов должны пройти, прежде чем я смогу восстать из мёртвых. Шестнадцать часов в постели. При одной этой мысли у меня начинала ныть спина. А как светло ещё; солнце сияет за окном, грохот экипажей доносится с улицы, и по всему дому звенят весёлые голоса. Я чувствовал, что с каждой минутой положение мое становится всё невыносимее, и наконец я слез с кровати, оделся, неслышно в чулках спустившись по лестнице, разыскал внизу свою мачеху и, бросившись внезапно к её ногам, стал умолять её в виде особой милости избить меня как следует туфлей за дурное поведение, готовый претерпеть любую кару, лишь бы мне не надо было так непереносимо долго лежать в постели. Но она была лучшей и разумнейшей из мачех, и пришлось мне тащиться обратно в свою каморку. Несколько часов пролежал я там без сна, чувствуя себя значительно хуже, чем когда-либо впоследствии, даже во времена величайших своих несчастий. Потом я, вероятно, всё-таки забылся мучительной кошмарной дремотой; и вот, медленно пробуждаясь, — еще наполовину погруженный в сон, — я открыл глаза в своей комнате, прежде залитой солнцем, а теперь окутанной проникшей снаружи тьмой. И вдруг всё моё существо пронизала дрожь, я ничего не видел и не слышал, но я почувствовал в своей руке, свисающей поверх одеяла, чью-то бесплотную руку. И некий чудный, непостижимый облик, тихий призрак, которому принадлежала рука, сидел, мерещилось мне, у самой моей постели. Бесконечно долго, казалось целые столетия, лежал я так, застыв в ужаснейшем страхе, не смея отвести руку, а между тем я все время чувствовал, что стоит мне только чуть шевельнуть ею, и жуткие чары будут разрушены. Наконец это ощущение незаметным образом покинуло меня, но, проснувшись утром, я снова с трепетом вспомнил его, и ещё много дней, недель и месяцев после этого терялся я в мучительных попытках разгадать тайну. Ей-богу, я и по сей день нередко ломаю над ней голову. (Глава 4)

Это воспоминание звучит правдоподобно и, конечно, соответствует – по крайней мере, приблизительно – актуальному случаю. Это относится к опыту объективной психэ – того уровня психики, который является автономным и не зависит от сознательного контроля. Этот опыт всегда описывался как встреча с божественным. Рудольф Отто в своей замечательной книге «Идея Священного» пишет о mysterium tremendum (о «тайне, вызывающей потрясение») в религиозном опыте; автор использует прилагательное «нуминозный» для описания таких встреч.

Опыт является нуминозным, когда он несёт избыток значений или энергии, превосходя способности сознательной личности к понимаю. Индивидуум благоговеет, он ошеломлён, но, кроме того, ещё и очарован. Священные писания всех религий описывают нуминозный опыт встречи с Богом или божественных пророческих инспираций. Всё это имеет отношение к опыту объективной психэ и всегда воспринимается как опыт чего-то «совершенно иного», обладающего непререкаемым авторитетом. Такой опыт был у Моисея перед горящим кустом, а также у Павла по дороге в Дамаск.

Прикосновение божественной руки вызывает в памяти аналогичный образ в видении Даниила. В «Книге пророка Даниила» (Глава 10:10) мы читаем: «Но вот, коснулась меня рука и поставила меня на колени мои и на длани рук моих». Другие пророки использовали тот же образ для описания ниспосланных видений или откровений, говоря: «Была на мне рука Господа…» (Иез. 37:1). Или: «И Он положил на меня десницу Свою…» (Откр. 1:17).

Опыт маленького мальчика, сурово наказанного и воображавшего, что некое присутствие расположилось у кровати, держа его за руку, несёт, возможно, некоторое чувство комфорта и утешения. Если даже Мелвилл не переживал того, что здесь описывает, случай сам по себе, кажется, говорит: «Не обращай внимания на свою мачеху, которая не понимает тебя. Я твоя судьба и я с тобой. Получи поддержку и утешение от меня». Чувство судьбы может ощущаться или как невыносимое бремя, или как источник глубинной поддержки. Юнг описывает это чувство в своей автобиографии:

«С самого начала я имел чувство судьбы, как будто моя жизнь была назначена мне роком и должна была быть исполнена. Это давало мне внутреннюю уверенность… Никто не мог лишить меня убеждённости, что мне было предписано делать то, чего хотел Бог, а не то, чего желал я. Это давало мне силы идти своим путём».⁴¹

В «Марди» Мелвилл использует образ божественной руки, чтобы описать власть некой внешней силы, которая заставляет его писать:

«Моя щека бледнеет, пока я пишу; я начинаю царапать пером; мой собственный спятивший выводок орлов готов проглотить меня; я бы с охотой не нёс эту дерзость; но железная рука сжимает меня в тисках, и пропечатывает каждую букву моей злостью. Я бы с радостью сбросил этого Диониса, который оседлал меня; мои мысли крушат меня, пока я издаю стоны; я слышу песню жнеца в дальних полях, в то время как сам работаю до изнеможения и теряю сознание в этой клетке. Лихорадка пробегает через меня, как лава; мой горячий мозг пылает, как уголь; и, подобно многим монархам, я в меньшей степени предмет зависти, чем крыса, копошащаяся в земле» («Mardi», chap. 119).

Этот отрывок не оставляет сомнений, что той хваткой божественной руки было творческое призвание Мелвилла, которое завладело им против его сознательной воли. Источник его творческого вдохновения был индифферентен к личному выбору или благополучию писателя. Нуминозные силы трансперсональных энергий могут иметь разрушительное, пагубное воздействие на эго; свидетельством тому служат восклицания Иова:

«Помилуйте меня, помилуйте меня, вы, друзья мои, ибо рука Божия коснулась меня!» (Иов 19:21)

Оба аспекта «божественного прикосновения» – и созидательный, и разрушительный – очевидны в жизни и творчестве Мелвилла, что будет становиться всё более и более несомненным в процессе нашего исследования. Когда Мелвилл посетил Святую Землю в 1857 году, он был ошеломлён её мрачностью, холодом, окаменелым запустением. Он писал в своём журнале: «Является ли запустение земли результатом роковых объятий Бога? Несчастные – это фавориты небес».⁴² С малых лет Мелвилл, видимо, испытывал «объятия Бога». Это дало ему глубокое чувство личной судьбы, как видно в примечании, написанном издателю в 1849 году, за два года до «Моби Дика»:

«Что писать и печатать во всех наших книгах – предначертано и для меня, и я буду писать такие вещи, которые Великий Издатель Человечества предопределит векам прежде, чем опубликует “Мир”».⁴³

«Объятия Бога» дали Мелвиллу творческую связь с коллективным бессознательным и безграничными запасами предвечных образов, насыщая изобразительные силы писателя, дошедшие до максимума в «Моби Дике». В «Марди» Мелвилл пишет, что он чувствовал себя, «как фрегат… заполненный тысячью душ»:

«…моя память – это жизнь за пределами рождения… со всем прошлым и настоящим, что залиты в меня, я качусь по волнам вдаль». («Mardi», chap. 119)

Однако, как тонкий провод может кратковременно нести избыточную электроэнергию, обеспечивая момент интенсивного освещения прежде, чем оно потребляется, так сознательная личность Мелвилла служила в качестве проводника сверкающих архетипических энергий. Но напряжение было слишком велико. Интенсивное освещение «Моби Дика» потребовало длительного периода выздоровления и восстановления.

 

castalia.ru

Г. Мелвилл, «Моби Дик, или Белый кит»: краткое содержание. «Моби Дик»

Сегодня мы рассмотрим самое известное произволение американского писателя Германа Мелвилла, а точнее его краткое содержание. «Моби Дик, или Белый кит» — роман, основанный на реальных событиях. Он был написан в 19651 году.

О книге

«Моби Дик, или Белый кит» (краткое содержание представим ниже) стал главным произведением Г. Мелвилла, представителя американского романтизма. Этот роман изобилует многочисленными лирическими рассуждениями, имеет отсылки к библейским сюжетам, изобилует символами. Возможно, именно поэтому он не был принят современниками. Ни критики, ни читатели не поняли всю глубину произведения. Только в 20-е годы 20 века роман словно открыли заново, отдав должное таланту автора.

История создания

Сюжет романа был основан на реальных событиях, что может подтвердить краткий пересказ. Герман Мелвилл («Моби Дик» стал вершиной его творчества) взял за основу для произведения случай, произошедший с судном «Эссекс». Этот корабль вышел на промысел в 1819 году в штате Массачусетс. Целых полтора года экипаж занимался охотой на китов, пока однажды этому не положил конец огромный кашалот. 20 ноября 1820 года судно было протаранено китом несколько раз.

После кораблекрушения выжило 20 матросов, которым удалось на шлюпках добраться до острова Хендерсон, который был в те годы необитаем. Через некоторое время часть спасшихся отправилась искать материк, остальные остались на острове. Путешественники целых 95 дней скитались в море. Выжили всего двое – капитан и еще один матрос. Их подобрало китобойное судно. Именно они рассказали о том, что с ними произошло.

Кроме того, на страницы романа попал и личный опыт Мелвилла, который ходил на китобойном судне полтора года. Многие из его тогдашних знакомых оказались героями романа. Так, один из совладельцев судна появляется в произведении под именем Билдада.

Краткое содержание: «Моби Дик, или Белый кит» (Мелвилл)

Главный герой – молодой человек Измаил. Он испытывает сильные финансовые проблемы, и жизнь на суше начинает постепенно ему надоедать. Поэтому он принимает решение пойти на китобойное судно, где можно хорошо заработать, а уж заскучать в море вообще невозможно.

Нантакет – самый старый американский портовый город. Однако к началу 19 века он перестал быть самым крупным промысловым центром, его потеснили более молодые. Однако Измаилу важно наняться на судно обязательно здесь.

По дороге в Нантакет Измаил останавливается в другом портовом городке. Здесь можно повстречать на улицах дикарей, которые пристали к морским судам на каком-нибудь неведомом острове. Буфетные стойки изготовлены из огромных китовых челюстей. А проповедники в церквях взбираются по веревочной лестнице на кафедру.

В гостинице молодой человек знакомится с Квикегом, гарпунщиком-туземцем. Очень быстро они становятся хорошими друзьями, поэтому решают поступать на корабль вместе.

«Пекод»

Еще только в самом начале наше краткое содержание. «Моби Дик, или Белый кит» — роман, завязка которого происходит в портовом городе Нантакет, где Измаил со своим новым другом нанимаются на судно «Пекод». Китобоец готовится к кругосветному плаванию, которое продлится 3 года.

Измаилу становится известна история капитана судна. Ахав в прошлом рейсе, вступив в борьбу с китом, потерял ногу. После этого события он стал меланхоличен и угрюм и большую часть времени проводит в своей каюте. А по дороге из рейса, как говорят матросы, даже был не в своем уме некоторое время.

Однако этому и некоторым другим странным событиям, связанным с судном, Измаил не стал придавать особо значения. Встретив на пристани подозрительного незнакомца, который стал предрекать гибель «Пекода» и всей его команды, юноша решил, что это просто попрошайка и мошенник. А неясные темные фигуры, ночью поднявшиеся на борт корабля, а потом словно растворившиеся на нем, он счел просто плодом своих фантазий.

Капитан

Странности, связанные с капитаном и его судном, подтверждает и краткое содержание. «Моби Дик» продолжается тем, что Ахав вышел из своей каюты только через несколько дней после начала плавания. Измаил увидел его и был поражен мрачностью капитана и печатью невероятной внутренней боли на его лице.

Специально для того, чтобы одноногий капитан мог сохранять равновесие во время сильной качки, в палубных досках были прорублены небольшие отверстия, в которые он помещал свою искусственную ногу, сделанную из челюсти кашалота.

Капитан отдает приказ матросам высматривать белого кита. Ахав ни с кем не общается, он замкнут и требует от команды лишь беспрекословного подчинения и мгновенного исполнения его приказов. Многие из этих команд вызывают у подчиненных недоумение, но капитан отказывается что-либо пояснять. Измаил понимает, что в мрачной задумчивости капитана таится какая-то темная тайна.

Первый раз в море

«Моби Дик» — книга, краткое содержание которой рассказывает о тех ощущениях, которые испытывает человек, впервые вышедший в море. Измаил внимательно наблюдает за жизнью на китобойном судне. Мелвилл уделяет этим описанием немало места на страницах своего произволения. Здесь можно найти и описания всевозможных вспомогательных орудий, и правил, и основных приемов охоты на китов, и методов, какими добывают из рыбы спермацет – вещество, состоящее из животного жира.

Есть в романе главы, которые посвящены разнообразным книгам о китах, обзоры строений китовых хвостов, фонтанов, скелета. Есть даже упоминания об изготовленных статуэтках кашалотов из камня, бронзы и других материалов. На протяжении всего романа автор вставляет сведения различного характера об этих необычайных млекопитающих.

Золотой дублон

Продолжается наше краткое содержание. «Моби Дик» — роман, интересный не только своими справочными материалами и сведениями о китах, но и захватывающим сюжетом. Так, как-то раз Ахав собирает всю команду «Пекода», которая видит прибитый к мачте золотой дублон. Капитан сообщает, что монета достанется тому, кто первый заметит приближение белого кита. Этот кашалот-альбинос известен среди китобоев под именем Моби Дик. Он наводит на моряков ужас своей свирепостью, огромными размерами и небывалой хитростью. Его шкура испещрена шрамами от гарпунов, так как он часто вступал в схватку с людьми, но неизменно выходил из нее победителем. Этот невероятный отпор, который обычно заканчивался гибелью судна и команды, приучил китобоев не делать попыток поймать его.

О страшной встрече Ахава и Моби Дика рассказывает краткое содержание по главам. Г. Мелвилл описывает, как капитан потерял ногу, когда, оказавшись среди обломков корабля, в ярости кинулся на кашалота с одним ножом в руке. После этой истории капитан сообщает, что собирается преследовать белого кита до тех пор, пока его туша не окажется на корабле.

Услышав это, Старбек, первый помощник, возражает капитану. Он говорит, что неразумно мстить лишенному разума существу за те действия, которые то совершило, повинуясь слепому инстинкту. Более того, в этом есть и богохульство. Но капитан, а затем и вся команда начинают видеть в образе белого кита воплощение вселенского зла. Они посылают проклятия в адрес кашалота и пьют за его смерть. Только один юнга, негритенок Пип, возносит молитву богу, прося защиты от этих людей.

Преследование

Краткое содержание произведения «Моби Дик, или Белый кит» рассказывает о том, как «Пекод» впервые повстречал кашалотов. На воду начинают спускать шлюпки, и в этот момент появляются те самые загадочные темные призраки – личная команда Ахава, набранная из выходцев из Южной Азии. До этого момента Ахав скрывал их ото всех, держа в трюме. Предводительствует необычными матросами немолодой зловещего вида мужчина по имени Федалла.

Несмотря на то что капитан преследует только Моби Дика, он не может совсем отказаться от охоты на других китов. Поэтому судно неустанно ведет охоту, и бочки со спермацетом наполняются. Когда «Пекод» встречается с другими судами, то капитан первым делом спрашивает, не видели ли матросы белого кита. Чаще всего в ответ слышится рассказ о том, как Моби Дик погубил или покалечил кого-нибудь из команды.

Слышатся и новые зловещие пророчества: обезумевший матрос с зараженного эпидемией судна предостерегает команду от судьбы святотатцев, которые рискнули вступить в сражение с воплощением божьего гнева.

Однажды судьба сводит «Пекод» с другим судном, чей капитан загарпунил Моби Дика, но в результате был тяжело ранен и потерял руку. Ахав говорит с этим человеком. Выясняется, что тот и не думает мстить киту. Однако он сообщает координаты, где судно столкнулось с кашалотом.

Старбек опять пытается предостеречь капитана, но все напрасно. Ахав велит выковать гарпун из самой твердой стали, что есть на судне. А на закалку грозного оружия идет кровь трех гарпунщиков.

Пророчество

Все больше для капитана и его команды становится символом зла Моби Дик (Moby Dick). Краткое описание сосредоточивается на событиях, происходящих с Квикегом, другом Измаила. Гарпунщик заболевает от тяжелой работы в сырости и чувствует скорую смерть. Он просит Измаила изготовить для него погребальный челн, на котором его тело скользило бы по волнам. Когда же Квикег идет на поправку, челн решают переделать в спасательный буй.

Ночью Федалла сообщает капитану страшное пророчество. Прежде чем умереть, Ахав увидит два катафалка: один – сделанный нечеловеческой рукой, второй – из американской древесины. А смерть капитану сможет причинить только пенька. Но перед этим должен будет умереть сам Федалла. Ахав не верит – он слишком стар, чтобы оказаться на виселице.

Приближение

Все больше признаков того, что судно приближается к месту, где обитает Моби Дик. Краткое содержание по главам описывает свирепый шторм. Старбек убеждается, что капитан приведет корабль к гибели, но не решается убить Ахава, доверясь судьбе.

В бурю корабль встречает другое судно — «Рахиль». Капитан его сообщает, что преследовал Моби Дика накануне, и просит Ахава помочь в поисках его 12-летнего сына, которого унесло вместе с вельботом. Однако капитан «Пекода» отказывается.

Наконец вдалеке видится белый горб. Три дня преследует судно кита. И вот «Пекод» его настигает. Однако Моби Дик тут же нападает и перекусывает надвое вельбот капитана. С огромным трудом ему удается спасти. Капитан готов продолжить охоту, но кит уже уплывает от них.

К утру кашалота настигают вновь. Моби Дик разбивает еще два вельбота. Тонущих матросов поднимают на борт, выясняется, что пропал Федалла. Ахав начинает бояться, он вспоминает пророчество, но отказаться от преследования уже не может.

Третий день

Манит за собой капитана Моби Дик. Краткое содержание по всем главам рисует картины мрачных предзнаменований, но Ахав одержим своим желанием. Кит вновь разрушает несколько вельботов и пытается уйти, но Ахав на единственной шлюпке продолжает его преследовать. Тогда кашалот разворачивается и таранит «Пекод». Судно начинает идти ко дну. Ахав кидает последний гарпун, раненый кит резко уходит на глубину и уносит запутавшегося в пеньковом канате капитана. Корабль затягивает в воронку, в нее же тянет и последний вельбот, где находится Измаил.

Развязка

Только Измаила оставляет в живых из всей команды корабля Мелвилл. Моби Дик (краткое содержание это подтверждает), раненый, но живой уходит в глубины океана.

Главному герою чудом удается выжить. Единственное, что уцелело от корабля, – несостоявшийся и просмоленный гроб его друга. Именно на этом сооружении герой сутки проводит в открытом море, пока его не находят матросы с корабля «Рахиль». Капитан этого судна все еще надеялся отыскать своего потерянного ребенка.

fb.ru

Моби Дик, или Белый Кит | Краткое содержание

Молодой американец с библейским именем Измаил (в книге Бытия сказано об Измаиле, сыне Авраама: «Он будет между людьми, как дикий осел, руки его на всех и руки всех на него»), наскучив пребыванием на суше и испытывая затруднения в деньгах, принимает решение отправиться в плавание на китобойном судне. В первой половине XIX в. старейший американский китобойный порт Нантакет — уже далеко не самый крупный центр этого промысла, однако Измаил считает важным для себя наняться на судно именно в Нантакете. Остановившись по дороге туда в другом портовом городе, где не в диковинку встретить на улице дикаря, пополнившего на неведомых островах команду побывавшего там китобойца, где можно увидеть буфетную стойку, изготовленную из громадной китовой челюсти, где даже проповедник в церкви поднимается на кафедру по верёвочной лестнице — Измаил слушает страстную проповедь о поглощённом Левиафаном пророке Ионе, пытавшемся избегнуть пути, назначенного ему Богом, и знакомится в гостинице с туземцем-гарпунщиком Квикегом. Они становятся закадычными друзьями и решают вместе поступить на корабль.

В Нантакете они нанимаются на китобоец «Пекод», готовящийся к выходу в трёхгодичное кругосветное плавание. Здесь Измаил узнает, что капитан Ахав (Ахав в Библии — нечестивый царь Израиля, установивший культ Ваала и преследовавший пророков), под началом которого ему предстоит идти в море, в прошлом своём рейсе, единоборствуя с китом, потерял ногу и не выходит с тех пор из угрюмой меланхолии, а на корабле, по дороге домой, даже пребывал некоторое время не в своём уме. Но ни этому известию, ни другим странным событиям, заставляющим думать о какой-то тайне, связанной с «Пекодом» и его капитаном, Измаил пока ещё не придаёт значения. Встреченного на пристани незнакомца, пустившегося в неясные, но грозные пророчества о судьбе китобойца и всех зачисленных в его команду, он принимает за сумасшедшего или мошенника-попрошайку. И тёмные человеческие фигуры, ночью, скрытно, поднявшиеся на «Пекод» и потом словно растворившиеся на корабле, Измаил готов считать плодом собственного воображения.

Лишь спустя несколько дней после отплытия из Нантакета капитан Ахав оставляет свою каюту и появляется на палубе. Измаил поражён его мрачным обликом и отпечатавшейся на лице неизбывной внутренней болью. В досках палубного настила заблаговременно пробуравлены отверстия, чтобы Ахав мог, укрепив в них костяную ногу, сделанную из полированной челюсти кашалота, хранить равновесие во время качки. Наблюдателям на мачтах отдан приказ особенно зорко высматривать в море белого кита. Капитан болезненно замкнут, ещё жёстче обычного требует беспрекословного и незамедлительного послушания, а собственные речи и поступки резко отказывается объяснить даже своим помощникам, у которых они зачастую вызывают недоумение. «Душа Ахава, — говорит Измаил, — суровой вьюжной зимой его старости спряталась в дуплистый ствол его тела и сосала там угрюмо лапу мрака».

Впервые вышедший в море на китобойце Измаил наблюдает особенности промыслового судна, работы и жизни на нем. В коротких главах, из которых и состоит вся книга, содержатся описания орудий, приёмов и правил охоты на кашалота и добычи спермацета из его головы. Другие главы, «китоведческие» — от предпосланного книге свода упоминаний о китах в самого разного рода литературе до подробных обзоров китового хвоста, фонтана, скелета, наконец, китов из бронзы и камня, даже китов среди звёзд, — на протяжении всего романа дополняют повествование и смыкаются с ним, сообщая событиям новое, метафизическое измерение.

Однажды по приказу Ахава собирается команда «Пекода». К мачте прибит золотой эквадорский дублон. Он предназначен тому, кто первым заметит кита-альбиноса, знаменитого среди китобоев и прозванного ими Моби Дик. Этот кашалот, наводящий ужас своими размерами и свирепостью, белизной и необычной хитростью, носит в своей шкуре множество некогда направленных в него гарпунов, но во всех схватках с человеком остаётся победителем, и сокрушительный отпор, который получали от него люди, многих приучил к мысли, что охота на него грозит страшными бедствиями. Именно Моби Дик лишил Ахава ноги, когда капитан, оказавшись в конце погони среди обломков разбитых китом вельботов, в приступе слепой ненависти бросился на него с одним лишь ножом в руке. Теперь Ахав объявляет, что намерен преследовать этого кита по всем морям обоих полушарий, пока белая туша не закачается в волнах и не выпустит свой последний, чёрной крови, фонтан. Напрасно первый помощник Старбек, строгий квакер, возражает ему, что мстить существу, лишённому разума, поражающему лишь по слепому инстинкту, — безумие и богохульство. Во всем, отвечает Ахав, проглядывают сквозь бессмысленную маску неведомые черты какого-то разумного начала; и если ты должен разить — рази через эту маску! Белый кит навязчиво плывёт у него перед глазами как воплощение всякого зла. С восторгом и яростью, обманывая собственный страх, матросы присоединяются к его проклятиям Моби Дику. Трое гарпунщиков, наполнив ромом перевёрнутые наконечники своих гарпунов, пьют за смерть белого кита. И только корабельный юнга, маленький негритёнок Пип, молит у Бога спасения от этих людей.

Когда «Пекод» впервые встречает кашалотов и вельботы готовятся к спуску на воду, пятеро темнолицых призраков вдруг появляются среди матросов. Это команда вельбота самого Ахава, выходцы с каких-то островов в Южной Азии. Поскольку владельцы «Пекода», полагая, что во время охоты от одноногого капитана уже не может быть толка, не предусмотрели гребцов для его собственной лодки, он провёл их на корабль тайно и до сих пор укрывал в трюме. Их предводитель — зловещего вида немолодой парс Федалла.

Хотя всякое промедление в поисках Моби Дика мучительно для Ахава, он не может совсем отказаться от добычи китов. Огибая мыс Доброй Надежды и пересекая Индийский океан, «Пекод» ведёт охоту и наполняет бочки спермацетом. Но первое, о чем спрашивает Ахав при встрече с другими судами: не случалось ли тем видеть белого кита. И ответом зачастую бывает рассказ о том, как благодаря Моби Дику погиб или был изувечен кто-нибудь из команды. Даже посреди океана не обходится без пророчеств: полубезумный матрос-сектант с поражённого эпидемией корабля заклинает страшиться участи святотатцев, дерзнувших вступить в борьбу с воплощением Божьего гнева. Наконец «Пекод» сходится с английским китобойцем, капитан которого, загарпунив Моби Дика, получил глубокую рану и в результате потерял руку. Ахав спешит подняться к нему на борт и поговорить с человеком, судьба которого столь схожа с его судьбой. Англичанин и не помышляет о том, чтобы мстить кашалоту, но сообщает направление, в котором ушёл белый кит. Снова Старбек пытается остановить своего капитана — и снова напрасно. По заказу Ахава корабельный кузнец куёт гарпун из особо твёрдой стали, на закалку которого жертвуют свою кровь трое гарпунщиков. «Пекод» выходит в Тихий океан.

Друг Измаила, гарпунщик Квикег, тяжело заболев от работы в сыром трюме, чувствует приближение смерти и просит плотника изготовить ему непотопляемый гроб-чёлн, в котором он мог бы пуститься по волнам к звёздным архипелагам. А когда неожиданно его состояние меняется к лучшему, ненужный до времени гроб решено проконопатить и засмолить, чтобы превратить в большой поплавок — спасательный буй. Новый буй, как и положено, подвешен на корме «Пекода», немало удивляя своей характерной формой команды встречных судов.

Ночью в вельботе, возле убитого кита, Федалла объявляет капитану, что в этом плавании не суждено тому ни гроба, ни катафалка, но два катафалка должен увидеть Ахав на море, прежде чем умереть: один — сооружённый нечеловеческими руками, и второй, из древесины, произросшей в Америке; что только пенька может причинить Ахаву смерть, и даже в этот последний час сам Федалла отправится впереди него лоцманом. Капитан не верит: при чем тут пенька, верёвка? Он слишком стар, ему уже не попасть на виселицу.

Все явственнее признаки приближения к Моби Дику. В свирепый шторм огонь Святого Эльма разгорается на острие выкованного для белого кита гарпуна. Той же ночью Старбек, уверенный, что Ахав ведёт корабль к неминуемой гибели, стоит у дверей капитанской каюты с мушкетом в руках и все же не совершает убийства, предпочтя подчиниться судьбе. Буря перемагничивает компасы, теперь они направляют корабль прочь из этих вод, но вовремя заметивший это Ахав делает новые стрелки из парусных игл. Матрос срывается с мачты и исчезает в волнах. «Пекод» встречает «Рахиль», преследовавшую Моби Дика только накануне. Капитан «Рахили» умоляет Ахава присоединиться к поискам потерянного во время вчерашней охоты вельбота, в котором был и его двенадцатилетний сын, но получает резкий отказ. Отныне Ахав сам поднимается на мачту: его подтягивают в сплетённой из тросов корзине. Но стоит ему оказаться наверху, как морской ястреб срывает с него шляпу и уносит в море. Снова корабль — и на нем тоже хоронят погубленных белым китом матросов.

Золотой дублон верен своему хозяину: белый горб появляется из воды на глазах у самого капитана. Три дня длится погоня, трижды вельботы приближаются к киту. Перекусив вельбот Ахава надвое, Моби Дик закладывает круги вокруг отброшенного в сторону капитана, не позволяя другим лодкам прийти ему на помощь, пока подошедший «Пекод» не оттесняет кашалота от его жертвы. Едва оказавшись в лодке, Ахав снова требует свой гарпун — кит, однако, уже плывёт прочь, и приходится возвращаться на корабль. Темнеет, и на «Пекоде» теряют кита из виду. Всю ночь китобоец следует за Моби Диком и на рассвете настигает опять. Но, запутав лини от вонзившихся в него гарпунов, кит разбивает два вельбота друг о друга, а лодку Ахава атакует, поднырнув и ударив из-под воды в днище. Корабль подбирает терпящих бедствие людей, и в суматохе не сразу замечено, что парса среди них нет. Вспомнив его обещание, Ахав не может скрыть страха, но продолжает преследование. Все, что свершается здесь, предрешено, говорит он.

На третий день лодки в окружении акульей стаи опять устремляются к замеченному на горизонте фонтану, над «Пекодом» вновь появляется морской ястреб — теперь он уносит в когтях вырванный судовой вымпел; на мачту послан матрос, чтобы заменить его. Разъярённый болью, которую причиняют ему полученные накануне раны, кит тут же бросается на вельботы, и только капитанская лодка, среди гребцов которой находится теперь и Измаил, остаётся на плаву. А когда лодка поворачивается боком, то гребцам предстаёт растерзанный труп Федаллы, прикрученного к спине Моби Дика петлями обернувшегося вокруг гигантского туловища линя. Это — катафалк первый. Моби Дик не ищет встречи с Ахавом, по-прежнему пытается уйти, но вельбот капитана не отстаёт. Тогда, развернувшись навстречу «Пекоду», уже поднявшему людей из воды, и разгадав в нем источник всех своих гонений, кашалот таранит корабль. Получив пробоину, «Пекод» начинает погружаться, и наблюдающий из лодки Ахав понимает, что перед ним — катафалк второй. Уже не спастись. Он направляет в кита последний гарпун. Пеньковый линь, взметнувшись петлёй от резкого рывка подбитого кита, обвивает Ахава и уносит в пучину. Вельбот со всеми гребцами попадает в огромную воронку на месте уже затонувшего корабля, в которой скрывается до последней щепки все, что некогда было «Пекодом». Но когда волны уже смыкаются над головой стоящего на мачте матроса, рука его поднимается и все-таки укрепляет флаг. И это последнее, что видно над водой.

Выпавшего из вельбота и оставшегося за кормой Измаила тоже тащит к воронке, но когда он достигает её, она уже превращается в гладкий пенный омут, из глубины которого неожиданно вырывается на поверхность спасательный буй — гроб. На этом гробе, нетронутый акулами, Измаил сутки держится в открытом море, пока чужой корабль не подбирает его: то была неутешная «Рахиль», которая, блуждая в поисках своих пропавших детей, нашла только ещё одного сироту.

«И спасся только я один, чтобы возвестить тебе…»

---

Вы прочитали краткое содержание романа «Моби Дик, или Белый Кит». Предлагаем вам перейти в раздел «Краткие содержания», чтобы почитать другие изложения популярных писателей.

reedcafe.ru

Краткое содержание: Моби Дик, или Белый Кит

Герман Мелвилл
Моби Дик, или Белый Кит

Молодой американец с библейским именем Измаил (в книге Бытия сказано об Измаиле, сыне Авраама: «Он будет между людьми, как дикий осел, руки его на всех и руки всех на него» ), наскучив пребыванием на суше и испытывая затруднения в деньгах, принимает решение отправиться в плавание на китобойном судне. В первой половине XIX в. старейший американский китобойный порт Нантакет — уже далеко не самый крупный центр этого промысла, однако Измаил считает важным для себя наняться на судно именно в Нантакете. Остановившись по дороге туда в другом портовом городе, где не в диковинку встретить на улице дикаря, пополнившего на неведомых островах команду побывавшего там китобойца, где можно увидеть буфетную стойку, изготовленную из громадной китовой челюсти, где даже проповедник в церкви поднимается на кафедру по веревочной лестнице — Измаил слушает страстную проповедь о поглощенном Левиафаном пророке Ионе, пытавшемся избегнуть пути, назначенного ему Богом, и знакомится в гостинице с туземцем-гарпунщиком Квикегом. Они становятся закадычными друзьями и решают вместе поступить на корабль.

В Нантакете они нанимаются на китобоец «Пекод», готовящийся к выходу в трехгодичное кругосветное плавание. Здесь Измаил узнает, что капитан Ахав (Ахав в Библии — нечестивый царь Израиля, установивший культ Ваала и преследовавший пророков), под началом которого ему предстоит идти в море, в прошлом своем рейсе, единоборствуя с китом, потерял ногу и не выходит с тех пор из угрюмой меланхолии, а на корабле, по дороге домой, даже пребывал некоторое время не в своем уме. Но ни этому известию, ни другим странным событиям, заставляющим думать о какой-то тайне, связанной с «Пекодом» и его капитаном, Измаил пока ещё не придает значения. Встреченного на пристани незнакомца, пустившегося в неясные, но грозные пророчества о судьбе китобойца и всех зачисленных в его команду, он принимает за сумасшедшего или мошенника-попрошайку. И темные человеческие фигуры, ночью, скрытно, поднявшиеся на «Пекод» и потом словно растворившиеся на корабле, Измаил готов считать плодом собственного воображения.

Лишь спустя несколько дней после отплытия из Нантакета капитан Ахав оставляет свою каюту и появляется на палубе. Измаил поражен его мрачным обликом и отпечатавшейся на лице неизбывной внутренней болью. В досках палубного настила заблаговременно пробуравлены отверстия, чтобы Ахав мог, укрепив в них костяную ногу, сделанную из полированной челюсти кашалота, хранить равновесие во время качки. Наблюдателям на мачтах отдан приказ особенно зорко высматривать в море белого кита. Капитан болезненно замкнут, ещё жестче обычного требует беспрекословного и незамедлительного послушания, а собственные речи и поступки резко отказывается объяснить даже своим помощникам, у которых они зачастую вызывают недоумение. «Душа Ахава, — говорит Измаил, — суровой вьюжной зимой его старости спряталась в дуплистый ствол его тела и сосала там угрюмо лапу мрака».

Впервые вышедший в море на китобойце Измаил наблюдает особенности промыслового судна, работы и жизни на нем. В коротких главах, из которых и состоит вся книга, содержатся описания орудий, приемов и правил охоты на кашалота и добычи спермацета из его головы. Другие главы, «китоведческие» — от предпосланного книге свода упоминаний о китах в самого разного рода литературе до подробных обзоров китового хвоста, фонтана, скелета, наконец, китов из бронзы и камня, даже китов среди звезд, — на протяжении всего романа дополняют повествование и смыкаются с ним, сообщая событиям новое, метафизическое измерение.

Однажды по приказу Ахава собирается команда «Пекода». К мачте прибит золотой эквадорский дублон. Он предназначен тому, кто первым заметит кита-альбиноса, знаменитого среди китобоев и прозванного ими Моби Дик. Этот кашалот, наводящий ужас своими размерами и свирепостью, белизной и необычной хитростью, носит в своей шкуре множество некогда направленных в него гарпунов, но во всех схватках с человеком остается победителем, и сокрушительный отпор, который получали от него люди, многих приучил к мысли, что охота на него грозит страшными бедствиями. Именно Моби Дик лишил Ахава ноги, когда капитан, оказавшись в конце погони среди обломков разбитых китом вельботов, в приступе слепой ненависти бросился на него с одним лишь ножом в руке. Теперь Ахав объявляет, что намерен преследовать этого кита по всем морям обоих полушарий, пока белая туша не закачается в волнах и не выпустит свой последний, черной крови, фонтан. Напрасно первый помощник Старбек, строгий квакер, возражает ему, что мстить существу, лишенному разума, поражающему лишь по слепому инстинкту, — безумие и богохульство. Во всем, отвечает Ахав, проглядывают сквозь бессмысленную маску неведомые черты какого-то разумного начала; и если ты должен разить — рази через эту маску! Белый кит навязчиво плывет у него перед глазами как воплощение всякого зла. С восторгом и яростью, обманывая собственный страх, матросы присоединяются к его проклятиям Моби Дику. Трое гарпунщиков, наполнив ромом перевернутые наконечники своих гарпунов, пьют за смерть белого кита. И только корабельный юнга, маленький негритенок Пип, молит у Бога спасения от этих людей.

Когда «Пекод» впервые встречает кашалотов и вельботы готовятся к спуску на воду, пятеро темнолицых призраков вдруг появляются среди матросов. Это команда вельбота самого Ахава, выходцы с каких-то островов в Южной Азии. Поскольку владельцы «Пекода», полагая, что во время охоты от одноногого капитана уже не может быть толка, не предусмотрели гребцов для его собственной лодки, он провел их на корабль тайно и до сих пор укрывал в трюме. Их предводитель — зловещего вида немолодой парс Федалла.

Хотя всякое промедление в поисках Моби Дика мучительно для Ахава, он не может совсем отказаться от добычи китов. Огибая мыс Доброй Надежды и пересекая Индийский океан, «Пекод» ведет охоту и наполняет бочки спермацетом. Но первое, о чем спрашивает Ахав при встрече с другими судами: не случалось ли тем видеть белого кита. И ответом зачастую бывает рассказ о том, как благодаря Моби Дику погиб или был изувечен кто-нибудь из команды. Даже посреди океана не обходится без пророчеств: полубезумный матрос-сектант с пораженного эпидемией корабля заклинает страшиться участи святотатцев, дерзнувших вступить в борьбу с воплощением Божьего гнева. Наконец «Пекод» сходится с английским китобойцем, капитан которого, загарпунив Моби Дика, получил глубокую рану и в результате потерял руку. Ахав спешит подняться к нему на борт и поговорить с человеком, судьба которого столь схожа с его судьбой. Англичанин и не помышляет о том, чтобы мстить кашалоту, но сообщает направление, в котором ушел белый кит. Снова Старбек пытается остановить своего капитана — и снова напрасно. По заказу Ахава корабельный кузнец кует гарпун из особо твердой стали, на закалку которого жертвуют свою кровь трое гарпунщиков. «Пекод» выходит в Тихий океан.

Друг Измаила, гарпунщик Квикег, тяжело заболев от работы в сыром трюме, чувствует приближение смерти и просит плотника изготовить ему непотопляемый гроб-челн, в котором он мог бы пуститься по волнам к звездным архипелагам. А когда неожиданно его состояние меняется к лучшему, ненужный до времени гроб решено проконопатить и засмолить, чтобы превратить в большой поплавок — спасательный буй. Новый буй, как и положено, подвешен на корме «Пекода», немало удивляя своей характерной формой команды встречных судов.

Ночью в вельботе, возле убитого кита, Федалла объявляет капитану, что в этом плавании не суждено тому ни гроба, ни катафалка, но два катафалка должен увидеть Ахав на море, прежде чем умереть: один — сооруженный нечеловеческими руками, и второй, из древесины, произросшей в Америке; что только пенька может причинить Ахаву смерть, и даже в этот последний час сам Федалла отправится впереди него лоцманом. Капитан не верит: при чем тут пенька, веревка? Он слишком стар, ему уже не попасть на виселицу.

Все явственнее признаки приближения к Моби Дику. В свирепый шторм огонь Святого Эльма разгорается на острие выкованного для белого кита гарпуна. Той же ночью Старбек, уверенный, что Ахав ведет корабль к неминуемой гибели, стоит у дверей капитанской каюты с мушкетом в руках и все же не совершает убийства, предпочтя подчиниться судьбе. Буря перемагничивает компасы, теперь они направляют корабль прочь из этих вод, но вовремя заметивший это Ахав делает новые стрелки из парусных игл. Матрос срывается с мачты и исчезает в волнах. «Пекод» встречает «Рахиль», преследовавшую Моби Дика только накануне. Капитан «Рахили» умоляет Ахава присоединиться к поискам потерянного во время вчерашней охоты вельбота, в котором был и его двенадцатилетний сын, но получает резкий отказ. Отныне Ахав сам поднимается на мачту: его подтягивают в сплетенной из тросов корзине. Но стоит ему оказаться наверху, как морской ястреб срывает с него шляпу и уносит в море. Снова корабль — и на нем тоже хоронят погубленных белым китом матросов.

Золотой дублон верен своему хозяину: белый горб появляется из воды на глазах у самого капитана. Три дня длится погоня, трижды вельботы приближаются к киту. Перекусив вельбот Ахава надвое, Моби Дик закладывает круги вокруг отброшенного в сторону капитана, не позволяя другим лодкам прийти ему на помощь, пока подошедший «Пекод» не оттесняет кашалота от его жертвы. Едва оказавшись в лодке, Ахав снова требует свой гарпун — кит, однако, уже плывет прочь, и приходится возвращаться на корабль. Темнеет, и на «Пекоде» теряют кита из виду. Всю ночь китобоец следует за Моби Диком и на рассвете настигает опять. Но, запутав лини от вонзившихся в него гарпунов, кит разбивает два вельбота друг о друга, а лодку Ахава атакует, поднырнув и ударив из-под воды в днище. Корабль подбирает терпящих бедствие людей, и в суматохе не сразу замечено, что парса среди них нет. Вспомнив его обещание, Ахав не может скрыть страха, но продолжает преследование. Все, что свершается здесь, предрешено, говорит он.

На третий день лодки в окружении акульей стаи опять устремляются к замеченному на горизонте фонтану, над «Пекодом» вновь появляется морской ястреб — теперь он уносит в когтях вырванный судовой вымпел; на мачту послан матрос, чтобы заменить его. Разъяренный болью, которую причиняют ему полученные накануне раны, кит тут же бросается на вельботы, и только капитанская лодка, среди гребцов которой находится теперь и Измаил, остается на плаву. А когда лодка поворачивается боком, то гребцам предстает растерзанный труп Федаллы, прикрученного к спине Моби Дика петлями обернувшегося вокруг гигантского туловища линя. Это — катафалк первый. Моби Дик не ищет встречи с Ахавом, по-прежнему пытается уйти, но вельбот капитана не отстает. Тогда, развернувшись навстречу «Пекоду», уже поднявшему людей из воды, и разгадав в нем источник всех своих гонений, кашалот таранит корабль. Получив пробоину, «Пекод» начинает погружаться, и наблюдающий из лодки Ахав понимает, что перед ним — катафалк второй. Уже не спастись. Он направляет в кита последний гарпун. Пеньковый линь, взметнувшись петлей от резкого рывка подбитого кита, обвивает Ахава и уносит в пучину. Вельбот со всеми гребцами попадает в огромную воронку на месте уже затонувшего корабля, в которой скрывается до последней щепки все, что некогда было «Пекодом». Но когда волны уже смыкаются над головой стоящего на мачте матроса, рука его поднимается и все-таки укрепляет флаг. И это последнее, что видно над водой.

Выпавшего из вельбота и оставшегося за кормой Измаила тоже тащит к воронке, но когда он достигает её, она уже превращается в гладкий пенный омут, из глубины которого неожиданно вырывается на поверхность спасательный буй — гроб. На этом гробе, нетронутый акулами, Измаил сутки держится в открытом море, пока чужой корабль не подбирает его: то была неутешная «Рахиль», которая, блуждая в поисках своих пропавших детей, нашла только ещё одного сироту.

«И спасся только я один, чтобы возвестить тебе…»

vsekratko.ru

Читать онлайн электронную книгу Моби Дик, или Белый Кит Moby-Dick; or, The Whale — Глава CX. Квикег и его гроб бесплатно и без регистрации!

После тщательного осмотра оказалось, что бочки, загнанные в трюм в последнюю очередь, все целёхоньки и что, стало быть, течь где-то ниже. И вот, воспользовавшись тем, что на море было затишье, мы решили забраться в самую глубину трюма. Взламывая крепи, уходили мы всё ниже и ниже, нарушая тяжёлую дрёму огромных стогаллонных бочек в нижних ярусах, точно выгоняя великанских кротов из полуночной тьмы навстречу дневному свету. Мы проникли на такую глубину, где стояли такие древние, изъеденные временем, заплесневелые гигантские бочки, что прямо в пору было приняться за поиски замшелого краеугольного бочонка, наполненного монетами самого капитана Ноя и обклеенного объявлениями, в которых Ной тщетно предостерегает безумный старый мир от потопа. Один за другим выкатывали мы наверх бочонки с питьевой водой, хлебом, солониной, связки бочарных клепок и железных ободьев, так что под конец по палубе уже трудно стало ходить; гулко отдавалось от шагов эхо в порожних трюмах, будто вы расхаживали над пустыми катакомбами; и судно мотало и болтало на волнах, точно наполненную воздухом оплетённую бутыль. Тяжела стала у «Пекода» голова, как у школяра, вызубрившего натощак Аристотеля. Хорошо ещё, что тайфуны не вздумали навестить нас в ту пору.

И вот тогда-то и скрутила моего приятеля-язычника и закадычного друга Квикега свирепая горячка, едва не приведшая его в лоно бесконечности.

Надо сказать, что в китобойном деле синекуры не бывает; здесь достоинство и опасность идут рука об руку; и чем выше ты поднялся, тем тяжелее должен трудиться, покуда не достигнешь капитанского ранга. Так было и с бедным Квикегом, которому как гарпунёру полагалось не только мериться силами с живым китом, но также – как мы видели выше – подниматься в бушующем море на его мёртвую спину, а затем спускаться в сумрак трюма и, обливаясь потом в этом чёрном подземелье, ворочать тяжёлые бочки и следить за их установкой. Да, коротко говоря, гарпунёры на китобойце – это рабочая скотина.

Бедняга Квикег! надо было вам, когда судно уже наполовину выпотрошили, нагнуться над люком и заглянуть в трюм, где полуголый татуированный дикарь ползал на карачках среди плесени и сырости, точно пятнистая зелёная ящерица на дне колодца. И колодцем, вернее, ледником, в этот раз и оказался для тебя трюм, бедный язычник; здесь, как это ни странно, несмотря на страшную жару, он, обливаясь потом, подхватил свирепую простуду, которая перешла в горячку и после нескольких мучительных дней уложила его на койку у самого порога смертной двери. Как он исчах и ослабел за эти несколько долгих, медлительных дней! В нём теперь почти не оставалось жизни, только кости да татуировка. Он весь высох, скулы заострились, одни глаза становились всё больше и больше, в них появился какой-то странный мягкий блеск, и из глубины его болезни они глядели на вас нежно, но серьёзно, озарённые бессмертным душевным здоровьем, которое ничто не может ни убить, ни подорвать. И подобно кругам на воде, которые, замирая, расходятся всё дальше и дальше, его глаза всё расширялись и расширялись, как круги Вечности. Неизъяснимый ужас охватывал вас, когда вы сидели подле этого угасающего дикаря и видели в лице его что-то странное, замеченное ещё свидетелями смерти Зороастра. Ибо то, что поистине чудесно и страшно в человеке, никогда ещё не было выражено ни в словах, ни в книгах. А приближение Смерти, которая одинаково равняет всех, одинаково откладывает на всех лицах печать последнего откровения, которое сумел бы передать только тот, кто уже мёртв. Вот почему – повторим опять – ни один умирающий халдей или грек не имел более возвышенных мыслей, чем те, что загадочными тенями пробегали по лицу бедного Квикега, когда он тихо лежал в своей раскачивающейся койке, а бегущие волны словно убаюкивали его, навевая последний сон, и невидимый океанский прилив вздымал его всё выше и выше, навстречу уготованным ему небесам.

На корабле уже все до единого потеряли надежду на его выздоровление, а что думал о своей болезни сам Квикег, ясно показывает удивительная просьба, с которой он к нам обратился. Как-то в серый предрассветный час утренней вахты он подозвал к себе одного матроса, и, взяв его за руку, сказал, что в Нантакете ему случалось видеть узкие челны из тёмного дерева, наподобие того, из которого делают военные пироги на его родном острове; расспросив, он выяснил, что каждого китобоя, умирающего в Нантакете, кладут в такой тёмный чёлн, и мысль о подобной возможности и для него самого как нельзя больше пришлась ему по душе; потому что это сильно походило на обычай его народа, по которому мёртвого воина после бальзамирования укладывают во всю длину в его пирогу и пускают плыть по воле волн к звёздным архипелагам; ибо они верят не только в то, что звёзды – это острова, но также ещё и в то, что далеко за гранью видимых горизонтов их собственное тёплое и безбрежное море сливается с голубыми небесами, образуя белые буруны Млечного Пути. Он прибавил, что содрогается при мысли, что его похоронят, обернув в койку по старинному морскому обычаю, и вышвырнут за борт, точно мерзкую падаль, на съедение стервятницам-акулам… Нет, пусть ему дадут челнок, как в Нантакете, он тем более подобает ему – китобою, что гроб-челнок, как и китобойный вельбот, не имеет киля; хотя, конечно, из-за этого он, должно быть, плохо слушается руля и его сильно сносит течением во время плавания вниз по мглистым столетиям.

Как только об этой странной просьбе доложили на шканцы, плотнику сразу же было приказано исполнить желание Квикега, каково бы оно ни было. На борту было немного старого леса, какие-то язычески-тёмные, гробового цвета доски, завезённые в один из предыдущих рейсов из девственных рощ Лаккадивских островов, и из этих-то чёрных досок и было решено сколотить гроб. Как только приказ довели до сведения плотника, он не мешкая подхватил свою дюймовую рейку и со свойственной ему равнодушной исполнительностью отправился в кубрик, где приступил к тщательному обмериванию Квикега, аккуратно прикладывая рейку и оставляя у него на боку меловые отметины.

– Эх, бедняга! придётся ему теперь помереть, – вздохнул моряк с Лонг-Айленда.

А плотник вернулся к своему верстаку и в целях удобства и постоянного напоминания отмерил на нём точную длину будущего гроба и увековечил её, сделав в крайних точках две зарубки. После этого он собрал инструменты и доски и принялся за работу.

Когда был вбит последний гвоздь и крышка выстругана и пригнана как следует, он легко взвалил себе готовый гроб на плечи и понёс его на бак, чтобы выяснить, готов ли покойник.

Расслышав возмущённые и слегка насмешливые возгласы, которыми матросы на палубе гнали прочь плотника с его ношей, Квикег ко всеобщему ужасу велел поскорее принести гроб к нему; и отказать ему, разумеется, было никак нельзя; ведь среди смертных нет б?льших тиранов, чем умирающие; да и право же, раз уж они скоро почти навечно перестанут нас беспокоить, надо их, бедненьких, покамест ублажать.

Свесившись через край койки, Квикег долго и внимательно разглядывал гроб. Затем он попросил, чтобы принесли его гарпун, отделили деревянную рукоятку и положили лезвие в гроб вместе с веслом из Старбекова вельбота. По его же просьбе вдоль стенок были уложены в ряд сухари, в головах поставлена бутылка пресной воды, а в ногах положен мешочек с землёй, которую пополам с опилками наскребли в трюме; после этого в гроб вместо подушки сунули свёрнутый кусок парусины, и Квикег стал настойчиво просить, чтобы его перенесли из койки на его последнее ложе – он хотел испробовать его удобства, если в нём таковые имеются. Несколько мгновений он лежал там неподвижно, затем велел одному из товарищей открыть его мешок и вытащить оттуда маленького бога Йоджо. После этого он сложил на груди руки, прижимая к себе Йоджо, и сказал, чтобы его закрыли гробовой крышкой («задраили люк», как выразился он). Крышку опустили, откинув верхнюю половину на кожаных петлях, и он лежал, так что только его серьёзное лицо виднелось из гроба. «Рармаи» («годится, подходит»), – проговорил он наконец и дал знак, чтобы его снова положили на койку.

Но не успели ещё его вытащить из этого ящика, как Пип, всё время незаметно для других находившийся поблизости, прокрался к самому гробу и с тихими рыданиями взял Квикега за руку, не выпуская из другой руки свой неизменный тамбурин.

– Бедный скиталец! Неужели никогда не наступит конец твоим скитаниям? Куда отправляешься ты теперь? Но если течения занесут тебя на милые Антиллы, где прибой бьёт водяными лилиями в песчаные берега, исполнишь ли ты моё поручение? Найди там одного человека по имени Пип, его давно уже недосчитываются в команде; я думаю, он там, на далёких Антиллах. Если встретишь его, ты его утешь, потому что ему, наверное, очень грустно; понимаешь, он оставил здесь свой тамбурин, а я его подобрал, вот! Пам-па-ра-ра-пам! Ну, Квикег, теперь можешь умирать, а я буду отбивать тебе отходный смертный марш.

– Я слышал, – пробормотал Старбек, заглядывая сверху в люк, – что в сильной горячке люди, даже самые тёмные, начинали говорить на древних языках; однако, когда все загадочные обстоятельства выясняются, неизменно оказывается, что просто в далёкие дни их забытого детства какие-нибудь премудрые мужи разговаривали при них на этих древних языках. Так и бедняжка Пип, по моему глубокому убеждению, приносит нам в странной прелести своего безумия небесные посулы нашей небесной родины. Где мог он услышать всё это, если не там? – Но тише! Он снова говорит, только ещё бессвязнее, ещё безумнее.

– Встаньте попарно, двумя рядами! Пусть он будет у нас генералом! Гей! Где его гарпун? Положите его вот так, поперёк! Там-па-ра-рам! Пам-пам! Ур-ра! Эх, вот бы сюда боевого петуха, чтобы сидел у него на голове и кукарекал! Квикег умирает, но не сдаётся! – помните все: Квикег умирает смертью храбрых! – хорошенько запомните: Квикег умирает смертью храбрых! Смертью храбрых, говорю я, храбрых, храбрых! А вот презренный маленький Пип, он умер трусом; он так весь и трясся; – позор Пипу! Слушайте все: если вы встретите Пипа, передайте всем на Антиллах, что он предатель и трус, трус, трус! Скажите там, что он выпрыгнул из вельбота! Никогда бы я не стал бить в мой тамбурин над презренным Пипом и величать его генералом, если бы он здесь ещё раз принялся умирать. Нет, нет! Стыд и позор всем трусам! Пусть они все потонут, как Пип, который выпрыгнул из вельбота. Стыд и позор!

А Квикег тем временем лежал с закрытыми глазами, словно погружённый в сон. Наконец Пипа увели, а больного перенесли на койку.

Но теперь, когда, казалось, он окончательно приготовился к смерти, и гроб, как выяснилось, был ему в самую пору, Квикег неожиданно пошёл на поправку; скоро нужда в изделии плотника отпала; и тогда, в ответ на недоуменные восторги матросов Квикег объяснил причину своего внезапного выздоровления; суть его рассказа сводится к следующему: в самый критический момент он вдруг припомнил об одном маленьком дельце на берегу, которое ещё не выполнил, и поэтому он передумал, решил, что умирать он пока ещё не может. Его спросили, неужели он считает, что может жить или умереть по собственному своему произволу и усмотрению? Разумеется, ответил он. Коротко говоря, Квикег был убеждён, что если человек примет решение жить, обыкновенной болезни не под силу убить его; тут нужен кит, или шторм, или какая-нибудь иная слепая и неодолимая разрушительная сила.

Кроме того, надо думать, между дикарями и цивилизованными людьми существует вот какая разница: в то время как у цивилизованного больного уходит на поправку в среднем месяцев шесть, больной дикарь может выздороветь чуть ли не за день. Так что вскоре мой Квикег стал набираться сил, и наконец, просидев в праздности несколько дней на шпиле (поглощая, однако, всё это время великие количества пищи), он вдруг вскочил, широко расставил ноги, раскинул руки, потянулся хорошенько, слегка зевнул, а затем, вспрыгнув на нос своего подвешенного вельбота и подняв гарпун, провозгласил, что готов к бою.

Свой гроб он, по дикарской прихоти, надумал теперь использовать как матросский сундук; вывалил в него из парусинового мешка все свои пожитки и в порядке их там разложил. Немало часов досуга потратил он на то, чтобы покрыть крышку удивительными резными фигурами и узорами; при этом он, видимо, пытался на собственный грубый манер воспроизвести на дереве замысловатую татуировку своего тела. А ведь эта татуировка была делом рук почившего пророка и предсказателя у него на родине, который в иероглифических знаках записал у Квикега на теле всю космогоническую теорию вместе с мистическим трактатом об искусстве познания истины; так что и собственная особа Квикега была неразрешённой загадкой, чудесной книгой в одном томе, тайны которой даже сам он не умел разгадать, хотя его собственное живое сердце билось прямо о них; и значит, этим тайнам предстояло в конце концов рассыпаться прахом вместе с живым пергаментом, на котором они были начертаны, и так и остаться неразрешёнными. Вот о чём, наверное, думал Ахав, когда однажды утром, посмотрев на бедного Квикега, он отвернулся и воскликнул с сердцем:

– О дьявольски дразнящий соблазн богов!

librebook.me

Краткое содержание Мелвилл Моби Дик, или Белый Кит за 2 минуты пересказ сюжета

Молодой парень по имени Измаил испытывал трудности с деньгами. Ему наскучила жизнь на суше, и он решил пуститься в плавание на судне. Измаил решил устроиться на службу в старейшую судоходную компанию в Нантакете. По дороге Измаил решил отдохнуть в одном портовом поселке и зашел в церковь. В церкви рассказывали историю о поглощении Левиафана и пророке Ионе, которые пытались избежать божьего наказания. В гостинице юноша познакомился с гарпунщиком Квикегом. Они сразу сдружились и вместе устроились на службу в Нантакете.

Прибыв в Нантакет, они устроились на китобойный корабль «Пекод», который отправлялся в плавание на 3 года. На корабле Измаил узнал об истории капитана Ахава. На предыдущем плавании капитан Ахав боролся с кашалотом и лишился ноги. С того момента капитан всегда ходил с угрюмым лицом, а иногда был не в себе. Данной истории и иным неестественным событиям Измаил не придал особого смысла. А набранную команду парень принял за сумасшедших. А незнакомца, произносившего слова пророчества Измаил принял за очередного мошенника.

Спустя несколько суток после отплытия Ахав вышел на палубу и с мрачным лицом наблюдал за всеми матросами. Измаил заметил отверстие на палубном настиле. Эта прорезь предназначалась для поддержания равновесия капитана при сильной качке. Наблюдатели, стоящие на мачте получили распоряжение присматривать в воде белого кашалота. Впервые оказавшись на судне, Измаил впервые знакомится с промыслом и службой на китобойном корабле.

Спустя время Ахав созвал всю команду на палубу. К мачте капитан прибил золотистый эквадорский дублон. Дублон нужен для ловли белого кашалота. Кита рыбаки назвали Моби Диком. Кит наводил страх всем суднам своей свирепостью и размерами, хитростью. Кит всегда побеждал при каждой схватке с людьми. Из-за чего среди людей сложилась легенда о том, что после схватки с китом никто не выживает. Именно белый кит лишил капитана ноги. Теперь капитан Ахав заявил, что будет искать, и преследовать Моби Дика, пока не покончит с ним. В этот момент ему возразил его помощник Старбек, объяснивший, что «месть – это плохая вещь». Ахав не стал его слушать. Другие матросы решили подчиниться приказу, и выпили по рюмке рома за смерть Моби Дика. Среди них только молодой юнга не стал пить и молил Бога о спасении. Когда корабль наталкивается на белого кита, и матросы готовятся к спуску на воду из трюма вышли 5 незнакомцев. Эти люди незаконно проникли на борт по распоряжению Ахава. Все это время эти люди прятались в трюме. Их главарем был парс Федалла.

Каждая задержка в розыске Моби Дика, плохо отразилась на психике Ахава. Судно уже проплыло возле мыса Доброй надежды и пересекло Индийский океан. Для ловли кита матросы набрали несколько бочек со спермацетом. При каждой встрече с кораблями по пути капитан спрашивал их о белом ките. В ответ капитан слышал о смерти или изувечении матросов из – за кашалота. Наконец посреди океана «Пекод» встретился с китобойным судном. Капитан соседнего корабля загарпунил Моби Дика и лишился руки. Люди с соседнего судна сообщили Ахаву, куда уплыл белый кит. Старбек хотел остановить капитана. Ахав заказал гарпун из прочной стали корабельному кузнецу. И китобойный корабль вышел в Тихий океан.

Товарищ Измаила, гарпунщик Квикег сильно захворал, работая во влажном трюме. Он ощущал приближение своей смерти и заказал у плотника челновый гроб. Чуть позже ему стало лучше и они с Измаилом решили сделать спасательный поплавок из гроба. Спасательный поплавок матросы подвесили на корме корабля. Признаков приближения морского животного стало больше. Пекод попал под сильный шторм. Этой же ночью Старбек хотел остановить капитана и ждал его с мушкетом возле каюты. Под влиянием сильной бури корабль уплыл очень далеко от намеченного места. Под сильной бурей «Пекод» встретился с судном «Рахиль», который охотился на Моби Дика. Капитан второго судна попросил помощи у Ахава. Но у Ахава не было времени на это.

По золотому дублону корабль нашел кита. Погоня продлилась 3 дня. Чтобы приманить кита капитан спустился в океан на лодке. Моби Дик нарезал круги вокруг лодки. Ахав схватив гарпун, пытался убить кита. Увидев гарпун, Моби Дик быстро уплыл. Целую ночь корабль плыл за китом. Наутро кит сломал вдребезги расставленные ловушки. Лодка Ахава осталась в океане с продырявленным дном. Судно подобрало пострадавших матросов. В суматохе никто не заметил отсутствия Федалла. Несмотря на свой страх, Ахав продолжал гоняться за Моби Диком.

На третий день в океане среди акул «Пекод» устремился вперед за китом. От злости кит сломал первую катафалку. Когда он увернулся, матросы заметили труп Федалла на его спине. В бой вступил даже Измаил.  Поняв, что судно является причиной его бед, кит повернулся и на всей скорости протаранил корабль. На судне появилась пробоина и «Пекод» пошел ко дну. Посередине океана появилась большая воронка, которая затянула всех. В конце погибли все, кроме Измаила. Он спасся благодаря спасательному поплавку, изготовленному из гроба.

Можете использовать этот текст для читательского дневника

Мелвилл — Моби Дик, или Белый Кит. Картинка к рассказу

Сейчас читают

• Краткое содержание Астафьев Бабушка с малиной

  Урал. На платформе толпится народ ягодников с ведрами, корзинами и всякой утварью. Подъезжает поезд, который едет до Теплой горы и останавливается всего на минуту.

• Краткое содержание Погодин Тишина

  Кирилл и Анатолий приехали из города в деревню на отдых. Собирались они пожить здесь несколько месяцев. Кирилл был художником, а Анатолий — археологом.

• Краткое содержание Пастух и пастушка Астафьева

  Уже немолодая женщина, тяжело дыша, идет вдоль железной дороги. Около одного столба женщина разворачивается и идет к могилке, и опускается перед ней на колени.

• Краткое содержание Брэдбери Звук бегущих ног

  Однажды вечером, возвращаясь с родителями домой, один мечтательный юноша по имени Дуглас, увидел на витрине чудесные теннисные туфли. У парня появилось непреодолимое желание приобрести именно эти туфли

• Краткое содержание Записки маленькой гимназистки Чарская

  Лена Иконина осталась без родителей, ее мама заболела и умерла. Девочке купили билет на поезд и отправили к маминому брату. Он оказался богатым и высокомерным человеком.

2minutki.ru

«Моби Дик, или Белый кит» краткое содержание

«Моби Дик, или Белый кит» краткое содержание

«Моби Дик, или Белый кит» (1851) — роман Германа Мелвилл

Повествование ведётся от имени американского моряка Измаила, ушедшего в рейс на китобойномсудне «Пекод», капитан которого, Ахав (отсылка к библейскому Ахаву), одержим идеей мести гигантскому белому киту, убийце китобоев, известному как Моби Дик (в предыдущем плавании по вине кита Ахав потерял ногу, и с тех пор капитан использует протез). Протез был вылепленный из челюстной кости кита. Мои Дик является врагом всех китобоев, он потопил множество суден и матросов.

«Пекод» покидает гавань в холодный день Рождества. Впервые вышедший в море на китобойце Измаил наблюдает особенности промыслового судна, работы и жизни на нем.

Ахав приказывает постоянно наблюдать за морем и обещает золотой дублон тому, кто первым заметит Моби Дика. На корабле начинают происходить зловещие события. Выпав из лодки во время охоты на китов и проведя ночь на бочке в открытом море, сходит с ума юнга корабля, мальчик Пип.

Друг Измаила, гарпунщик Квикег, тяжело заболев от работы в сыром трюме, чувствует приближение смерти и просит плотника изготовить ему непотопляемый гроб-чёлн, в котором он мог бы пуститься по волнам к звёздным архипелагам. А когда неожиданно его состояние меняется к лучшему, ненужный до времени гроб решено проконопатить и засмолить, чтобы превратить в большой поплавок — спасательный буй. Новый буй, как и положено, подвешен на корме «Пекода», немало удивляя своей характерной формой команды встречных судов.

В конце концов «Пекод» настигает Моби Дика. Погоня продолжается три дня, за это время три раза команда корабля пытается загарпунить Моби Дика, но он каждый день разбивает вельботы. На второй день погибает перс-гарпунер Федалла, который предсказал Ахаву, что он уйдет перед ним. На третий день, когда корабль дрейфует невдалеке, Ахав бьёт гарпуном Моби Дика, запутывается в лине и тонет. Моби Дик полностью уничтожает лодки и их экипаж, кроме Измаила. От удара Моби Дика тонет и сам корабль вместе со всеми, кто на нём оставался.

Измаила спасает пустой гроб (приготовленный заранее одному из китобоев, непригодившийся, и затем переоборудованный в спасательный буй), как пробка, всплывающий рядом с ним — схватившись за него он остаётся в живых. На следующий день его подбирает проплывавшее мимо судно «Рахиль».

kratkoe.com